13.03.2014 в 23:14
Пишет Louis Lorraine:Мой барон, я помню, что обещал вам сказку про деда герцога Вальтера Придда.
Вот она.
И еще я коварно приложил к ней ваш рисунок - он мне очень нравится.
Очередная приддоистория из числа того, что называют фаноном, а я зову "моими сказками". Как всегда, под морем, много Вальтера Придда - в т.ч. и очень маленького - и его дедушка, старый герцог, отец Амадеуса.
- Осмелюсь доложить, монсеньор… - ментор, дождавшись, пока герцог Вальтер взглядом и легким наклоном головы дозволит ему осмелиться и докладывать, продолжал, несколько растерянно, - сегодня утром я нашел виконта Валентина в классной комнате. Он был в ночной рубашке и заснул над своими прописями. Свечи в шандале догорели, так что я думаю – виконт ночью пробрался в классную, чтобы переписать неудавшийся ему с вечера урок, - ментор был заметно растерян и старательно подбирал слова, но Повелитель Волн уже знал, что теперь услышит. Он слышал это ни раз.
- Смею заметить, я бы даже не назвал это усердием или же усидчивостью, монсеньор. Валентин очень настойчивый мальчик. Я велел слуге отнести виконта в кровать…
В словах ментора тень вопроса: верно ли он поступил – и Вальтер взглядом подтверждает «верно». Вэльтина не следовало ни будить, ни наказывать. Очень настойчивый мальчик и так будет огорчен, что не сумел исправить до конца свои ошибки.
- Виконт справился с уроком?
- Да, монсеньор, - ментор не сдержал улыбку, - он заснул, должно быть, уже проверяя написанное.
Юстиниан, вероятно, от досады залил бы «непослушное» задание чернилами. Или потребовал, чтобы ему объяснили его сорок четыре раза. Или сказал бы, что ему никогда не пригодится эта наука. Или… Как дед. Амадеус Придд рвал неудавшиеся рисунки или раздосадовавшие его письмами. Всегда косо – с угла на угол. Валентин совершенно другой. Это забавляло: старший сын, наследующий нрав умудрившегося на пороге могилы благословить его деда, и второй – так похожий на прадеда, о котором лишь знает, что тот был, любил его отца и был суров.
Вальтер Придд кивком поблагодарил закончившего доклад ментора, и позволив ему удалиться, возвратился к своим занятиям. Но чтение свода Земельных законов короля Людовика II вперекрест с Уложением сеньориальных судов Карла II требовало внимания, а оно все еще было обращено к докладу воспитателя. Юстиниан сейчас бы захлопнул оба фолианта так, что пыль полетела со страниц и сообщил, что у него разболелась голова, а Валентин закусил губу, нахмурил брови и вцепился в перо. Чуть помедлив, Вальтер, про себя усмехнувшись, уподобился, скорее, наследнику: отложил обе толстые книги и, откинувшись на спинку кресел, прикрыл глаза. Все равно его мысли блуждали весьма далеко и от Свода, и от Уложений. Однако время терпело – и это избавляло от необходимости поступать так, как поступил бы второй сын. И как поступал обыкновенно и сам строгий к себе герцог. Прежде – вне зависимости от возможности отложить занятие на другое время – смиряя себя и принуждая закончить дело именно тогда, когда за него принялся. Безотлагательно.
Как его дед.
…- Дедушка, отчего вы не вышли к обеду? – пятилетний виконт Вальтер, сын Амадеуса, внук Герхарда, приподнимается на цыпочки и с любопытством рассматривает разложенные на покрытой полотном столешнице монументального герцогского письменного стола предметы. Он догадывается, что это, должно быть ружье, «разломанное на кусочки», но совершенно не понимает, отчего всем этим, сняв колет и закатав рукава рубашки, занимается сам дед-герцог.
- Я должен доделать, Вальтер. Присядьте в кресло. Или, - старый герцог, худощавый и жилистый, выпрямляется во весь свой немалый рост, вытирает руки тряпицей и смотрит на единственного внука и наследника, - вы желаете посмотреть, что я стану делать?
Мальчик глядит на деда – в его внимательные, чуть прищуренные светлые глаза в лучах морщин, на его руки в веревках тяжелых синих вен – и молча кивает. Узкие губы герцога Герхарда трогает улыбка и в лад ему, сомкнутыми губами улыбается виконт Вальтер.
- Тогда смотрите.
И Вальтер смотрит, подперев кулачком острый подбородок, как в дедовых руках возникают то отвертка, то маленький молоток, то еще какие-то инструменты и предметы. Все очень медленно и бесконечно долго.
- Дедушка, отчего вы не позовете мастера? – наконец не выдерживает он, не получив разрешения повертеть в руках ни красивую круглую масленку, ни молоток с нарядным обушком. Это так странно – видеть величественного деда в таком виде, за таким занятием и, главное, так долго.
- Оттого, что я решил исправить затвор сам, Вальтер. И я это сделаю. Не стоит доверять свое любимое и верное оружие другим рукам. Или оружие перестанет быть верным.
Вальтер понимающе кивает:
- Я стану сам убирать в игрушки свой арбалет. Тот, который привез папа. Няня не понимает в оружии. Она же женщина, - обстоятельно соглашается он.
Старый герцог смешливо щурится и, вновь вытерев руки, тыльной стороной тяжелой узкой кисти проводит по темным волосам внука.
- Идите, поиграйте с Тобо, Вальтер. Я сейчас закончу. Дурно оставлять работу недоделанной. Тобо!
Из-под кресла, едва не своротив его, выбирается и подходит к хозяину огромный серый волкодав. Пес так велик, что худенький наследник Дома Волн иногда катается у него на спине, а зимой старый герцог приказывает запрячь свою собаку в санки внука.
- Я досмотрю, - упрямо хмурит тонкие брови виконт. Если дед не оставляет работу, то и ему должно быть стыдно бросить смотреть, тем более, сперва выказав желание это делать. Волкодав, тяжело вздохнув, устраивается у стола, а Вальтер следит за тем, как старый герцог работает отверткой, и ему вдруг делается интересно мелькание инструмента в руках деда, то, как он ловко соединяет какие-то блестящие металлические пластинки и крючки с темным деревом ложа. Мальчика уже не удивляет, когда все это вместе делается затвором дедовой охотничьей аркебузы. Ему даже кажется, что он уже знает, как все устроено. И он представляет, как будет забивать в длинный ствол пулю, поджигать запальную трубку… Жаль только, что дедово оружие не по росту виконту. Но ведь он вырастет!
- Когда папа станет брать меня на охоту, вы позволите мне выстрелить из вашей аркебузы, дедушка? – спрашивает Вальтер, заранее волнуясь, предвкушая, как возьмет в руки это оружие, как попадет из него в оленя или в кабана. Повелитель Волн откладывает ветошь, которой стирал каплю масла с вороненых винтов и улыбается уголками губ.
- Я заранее позволяю вам это, дитя мое. Подойдите сюда. Посмотрите.
Вальтер послушно огибает огромный дедов стол и замирает, вовремя успев закрыть рот, чтобы не выглядеть глупым и маленьким. Он видел все эти черные блестящие детали, видел деревянное ложе с золотистыми пластинами, но не мог разглядеть, что на пластинах выгравированы диковинные птицы на цветущих ветвях, а курок был сделан в форме птичьего клюва. Все – изукрашено тончайшей золотой паутиной витиеватых узоров.
- Дедушка, - на пару ударов сердца затаив дыхание, все-таки решается спросить мальчик, - а вам не будет жаль?
Повелитель Волн долго смотрит в широко распахнутые детские глаза и роняет негромко – прежде чем опустить на стол аркебузу, вытереть руки и накрыть тяжелой ладонью голову виконта:
- Уже не будет, дитя мое. Уже не будет…
Тогда он не понял этих слов – как не мог их понять ребенок пяти лет от роду. Разве почувствовать сердцем тоску и тревогу. Теперь этот неистребимый мрачный отзвук близкого ухода, не внятный детскому разуму, витавший над тяжко больным и из-за этой болезни уступившим место у трона наследнику герцогом Герхардом, вспоминать было жутко и странно. Так же, как странным было это воспоминание: дед, занятый починкой оружия. Он ни дня не был в армии – после того, как завершил службу оруженосца Михаэлю Ноймаринену. Более того – внук Повелителя ни разу не видел его ни на охоте, ни пробующим новые пистолеты по бесчисленному воронью старого парка. Но запомнилось это неспешное усердие. И старинная тяжелая охотничья аркебуза в крупных сильных дедовых руках…
Герцог Придд отвернулся от окна, в которое засмотрелся – в самом деле созерцая свои мысли и воспоминания, и не различая сплетения едва покрывшихся первой нежной листвой ветвей старого ясеня. Подумать о сыновьях – и вспомнить деда. Не удивительно. Вальтер усмехнулся. Разговаривая с детьми и их менторами – когда надлежало быть строгим и справедливым - он ни раз – особенно в молодости - ловил себя на мысли, что непроизвольно стремится держаться с ними так, как это делал дед. Дед, рядом с которым прошли всего-то два или три года детства Повелителя Волн. Не как отец, нет. У отца всего было слишком под маской великолепного льдистого величия – и любви, и презрения, и гнева. Слишком – для ребенка. Вальтер помнил его унизанные перстнями сильные длинные пальцы то ласкающие его волосы, то больно дерущие загривок – как наказывают щенят. Я не доволен вами, мальчик мой. Отец не наказывал – он казнил. Желание спрятаться от его гнева равнялось опасению утратить его любовь, и наследник не сразу научился жить между этих границ – когда не стало деда, гнев которого никогда не спорил с любовью.
…- Сегодня вы будете наказаны, Вальтер. Тон, которым вы разговаривали с вашим воспитателем, недопустим.
Мальчик гневно поджимает узкие губы и мрачно глядит из подлобья на старого герцога, который говорит, даже не обернувшись на внука от своих книг. Высшая степень недовольства – нежелание видеть.
- Он отказался вести меня на башню. Он со мной спорил! – Вальтер топает ногой. Он страшно раздосадован и с трудом сдерживает слезы: сперва - несговорчивый наставник, теперь вредный дед…, - он посмел спорить со мной! Он…, - срываясь на крик.
- Помолчите, - коротко и сухо осекает Повелитель Волн, и после этого кричать мальчику уже не хочется. Он знает эти резкие негромкие нотки в голосе герцога - и уже знаком с тем, что за ними может воспоследовать.
- Воспитатель приставлен к вам для того в том числе, чтобы обуздывать ваши неразумные хотения, - глуховатый голос деда роняет слова раздельно и четко, чтобы маленький внук не пропустил ни одного. Словно вбивает их в детскую голову, - Вы же, мало того, что перечили мэтру Теодору – вы при этом еще и голосили, как рыночный торговец. Это не извинительно. Необузданность – не то качество, которое вам следует перенять у вашего отца. Он сам охотно подтвердит мои слова. Ступайте. Я не желаю видеть вас до завтрашнего вечера.
Вальтер отчаянно смотрит на старого герцога, так и не взглянувшего на внука, так и не повернувшего к нему узкое лицо в резких морщинах.
- Дедушка… Вы не возьмете меня на прогулку? – робко спрашивает мальчик.
- Нет. Ступайте…
Извинения не принимались, и как-то само собой выходило, что время, на которое Герхард Придд лишал внука своего общества, оказывалось вполне достаточно для того, чтобы разобидеться на деда, всласть себя нажалеться, вспомнить все, что случилось, подумать – и понять свою неправоту. Дед был безукоризненно справедлив и совершенно беспощаден.
Любопытно, что будут вспоминать обо мне дети Юстиниана и Валентина…
Улыбнувшись своим мыслям, герцог поднялся и отворил раму, впуская в кабинет свежий весенний ветерок. Дед любил весну. Теперь подумалось, что, пережив зиму, он полагал, что отнял себе еще один год у хвори и смерти. Дед умер поздней осенью. Вальтер, порой гадал, не горе ли этой утраты стало причиной тому, что первое его самое четкое детское воспоминание запечатлело сумрачную осень и неосознанный еще страх смерти. Страх непонятной ребенку неведомой черной бездны, в которую можно упасть и не выбраться, как случилось с крохотным братом – кружевным свертком, который был и вдруг исчез и перестал быть. И, на фоне стылой осени и темного страха четко и ярко выступала фигура высокого худого старца с тростью в руке и неспешно трусящей рядом огромной лохматой собакой.
…На прогулке дед всегда держит внука за руку. Вальтеру нравится, что его ладошка утопает в твердой и сухой руке деда. Они неспешно гуляют по парку: цветной гравий дорожек, статуи, которые скоро оденут на зиму пахучими досками, последние яркие листья кленов – уже побуревшие на траве газонов, последние хризантемы – белые и лиловые колючие шары на высоких кустах. Вальтеру они кажутся огромными. Огромна и часовня с острой ажурной крышей, ступенями уходящей вниз лестницы и низкими сводами большого подвала, который называется таинственным словом «склеп». Вальтер вежливо шаркает ножкой перед усталым каменным рыцарем, который сидит, опираясь худой рукой на большой меч:
- Здравствуйте, прадедушка Валериан.
Потом – перед спящей тонколицей женщиной – белой-белой – в красивом покрывале, которое спадает каменными складками до пола, где рассыпались каменные розы:
- Здравствуйте, прабабушка Линн.
А после – перед тонким мальчиком, свесившим руку с тяжелого каменного постамента:
- Здравствуйте, дедушка Александр.
Это так странно, что у дедушки молодой старший брат. И странно, что его уже нет.
Дед не прерывает этих приветствий. Он идет следом, думая о своем. Потом опускает тяжелую руку на темноволосую голову Вальтера, учтиво снявшего шляпу перед каменными предками.
- Скоро вы будете также здороваться и со мной, Вальтер, - роняет герцог. Мальчик слышит в его голосе печальную усмешку, и, почему-то, именно она вдруг пугает его – до стылого ночного ужаса, до кошмара в темном пустом зале, куда Вальтера запирают в наказание. Кажется, что сейчас, обернувшись, он увидит не живого деда, а каменную статую, рука которой также будет лежать на его волосах, прижимая его к каменным плитам пола.
- Дедушка, - судорожно сглотнув, Вальтер берет деда за руку. Он боится огорчить поспешным бегством каменных предков – но оставить среди них деда он боится в сорок раз больше, - дедушка, пожалуйста, давайте уйдем. Пожалуйста, дедушка. Я не хочу приходить к вам сюда. Я лучше буду приходить к вам в кабинет или спальню, если вы захвораете – часто-часто. Я не оставлю вас здесь!
- Оставите, милый мой мальчик, - старик, склонившись, целует внука в лоб и холодный со страху кончик носа, - в свое время.
И тогда Вальтер не выдерживает и плачет - стараясь не всхлипывать, и торопливо стирая со щек слезы:
- Я не хочу этого времени!
- И я не хочу, милый.
Дед умер через год, и вслед за хозяином умер его волкодав. Отец и мать уехали вскоре после похорон – их ждал королевский двор. Вальтер остался один – и эта первая зима одиночества в Васспарде запечатлелась в его памяти бесконечной тоской, которую не скрашивали ни письма родителей, ни присылаемые ими подарки: игрушки и книги. Он много плакал, наотрез отказывался ходить в склеп с ментором и даже с отцом пошел единственно из страха его раздосадовать или огорчить. Долго подспудно боясь увидеть там того, живого деда, ставшего узником тяжелых каменных сводов, неяркого света ажурных светильников на стенах – не смеющего покинуть каменных родителей и брата…
…За окном радостно защебетала птица, вырывая герцога из его воспоминаний.
Повелитель Волн усмехнулся уголками губ и щелкнул пальцами. На звук из-под кресла выбрался, неспешно подошел и подставил под хозяйскую руку большелобую голову лохматый серый волкодав. Юстиниан не ладит с отцовскими псами – умные собаки не трогают подростка. Юстиниан похож на отца. На Амадеуса – уточняет про себя Вальтер. Вероятно… Он улыбается, перебирая пальцами густую собачью шерсть. Юстин таков, каков он есть – это дедов норов и ум, дедов порыв, дедовы насмешки и дедов гнев. Герцог беззлобно отталкивает мокрый черный нос пса, вздумавшего облизать ему руки. Вероятно, у Юстина будет сын – задумчивый мальчик – без яростных лиловых всполохов в глазах, без с трудом оборимых менторами каприз. Очень настойчивый мальчик. Похожий на деда. Вальтер улыбнулся, поняв, что думает сейчас не о себе.
Похожий на моего деда – снова исправил он себя.
И на меня.
Как теперь Валентин.
Рис. Ystya
URL записиВот она.
И еще я коварно приложил к ней ваш рисунок - он мне очень нравится.
Очередная приддоистория из числа того, что называют фаноном, а я зову "моими сказками". Как всегда, под морем, много Вальтера Придда - в т.ч. и очень маленького - и его дедушка, старый герцог, отец Амадеуса.
* * *
Вальтер Придд
Герхард Придд, его дед
Васспард
352-386 гг.
Герхард Придд, его дед
Васспард
352-386 гг.
- Осмелюсь доложить, монсеньор… - ментор, дождавшись, пока герцог Вальтер взглядом и легким наклоном головы дозволит ему осмелиться и докладывать, продолжал, несколько растерянно, - сегодня утром я нашел виконта Валентина в классной комнате. Он был в ночной рубашке и заснул над своими прописями. Свечи в шандале догорели, так что я думаю – виконт ночью пробрался в классную, чтобы переписать неудавшийся ему с вечера урок, - ментор был заметно растерян и старательно подбирал слова, но Повелитель Волн уже знал, что теперь услышит. Он слышал это ни раз.
- Смею заметить, я бы даже не назвал это усердием или же усидчивостью, монсеньор. Валентин очень настойчивый мальчик. Я велел слуге отнести виконта в кровать…
В словах ментора тень вопроса: верно ли он поступил – и Вальтер взглядом подтверждает «верно». Вэльтина не следовало ни будить, ни наказывать. Очень настойчивый мальчик и так будет огорчен, что не сумел исправить до конца свои ошибки.
- Виконт справился с уроком?
- Да, монсеньор, - ментор не сдержал улыбку, - он заснул, должно быть, уже проверяя написанное.
Юстиниан, вероятно, от досады залил бы «непослушное» задание чернилами. Или потребовал, чтобы ему объяснили его сорок четыре раза. Или сказал бы, что ему никогда не пригодится эта наука. Или… Как дед. Амадеус Придд рвал неудавшиеся рисунки или раздосадовавшие его письмами. Всегда косо – с угла на угол. Валентин совершенно другой. Это забавляло: старший сын, наследующий нрав умудрившегося на пороге могилы благословить его деда, и второй – так похожий на прадеда, о котором лишь знает, что тот был, любил его отца и был суров.
Вальтер Придд кивком поблагодарил закончившего доклад ментора, и позволив ему удалиться, возвратился к своим занятиям. Но чтение свода Земельных законов короля Людовика II вперекрест с Уложением сеньориальных судов Карла II требовало внимания, а оно все еще было обращено к докладу воспитателя. Юстиниан сейчас бы захлопнул оба фолианта так, что пыль полетела со страниц и сообщил, что у него разболелась голова, а Валентин закусил губу, нахмурил брови и вцепился в перо. Чуть помедлив, Вальтер, про себя усмехнувшись, уподобился, скорее, наследнику: отложил обе толстые книги и, откинувшись на спинку кресел, прикрыл глаза. Все равно его мысли блуждали весьма далеко и от Свода, и от Уложений. Однако время терпело – и это избавляло от необходимости поступать так, как поступил бы второй сын. И как поступал обыкновенно и сам строгий к себе герцог. Прежде – вне зависимости от возможности отложить занятие на другое время – смиряя себя и принуждая закончить дело именно тогда, когда за него принялся. Безотлагательно.
Как его дед.
…- Дедушка, отчего вы не вышли к обеду? – пятилетний виконт Вальтер, сын Амадеуса, внук Герхарда, приподнимается на цыпочки и с любопытством рассматривает разложенные на покрытой полотном столешнице монументального герцогского письменного стола предметы. Он догадывается, что это, должно быть ружье, «разломанное на кусочки», но совершенно не понимает, отчего всем этим, сняв колет и закатав рукава рубашки, занимается сам дед-герцог.
- Я должен доделать, Вальтер. Присядьте в кресло. Или, - старый герцог, худощавый и жилистый, выпрямляется во весь свой немалый рост, вытирает руки тряпицей и смотрит на единственного внука и наследника, - вы желаете посмотреть, что я стану делать?
Мальчик глядит на деда – в его внимательные, чуть прищуренные светлые глаза в лучах морщин, на его руки в веревках тяжелых синих вен – и молча кивает. Узкие губы герцога Герхарда трогает улыбка и в лад ему, сомкнутыми губами улыбается виконт Вальтер.
- Тогда смотрите.
И Вальтер смотрит, подперев кулачком острый подбородок, как в дедовых руках возникают то отвертка, то маленький молоток, то еще какие-то инструменты и предметы. Все очень медленно и бесконечно долго.
- Дедушка, отчего вы не позовете мастера? – наконец не выдерживает он, не получив разрешения повертеть в руках ни красивую круглую масленку, ни молоток с нарядным обушком. Это так странно – видеть величественного деда в таком виде, за таким занятием и, главное, так долго.
- Оттого, что я решил исправить затвор сам, Вальтер. И я это сделаю. Не стоит доверять свое любимое и верное оружие другим рукам. Или оружие перестанет быть верным.
Вальтер понимающе кивает:
- Я стану сам убирать в игрушки свой арбалет. Тот, который привез папа. Няня не понимает в оружии. Она же женщина, - обстоятельно соглашается он.
Старый герцог смешливо щурится и, вновь вытерев руки, тыльной стороной тяжелой узкой кисти проводит по темным волосам внука.
- Идите, поиграйте с Тобо, Вальтер. Я сейчас закончу. Дурно оставлять работу недоделанной. Тобо!
Из-под кресла, едва не своротив его, выбирается и подходит к хозяину огромный серый волкодав. Пес так велик, что худенький наследник Дома Волн иногда катается у него на спине, а зимой старый герцог приказывает запрячь свою собаку в санки внука.
- Я досмотрю, - упрямо хмурит тонкие брови виконт. Если дед не оставляет работу, то и ему должно быть стыдно бросить смотреть, тем более, сперва выказав желание это делать. Волкодав, тяжело вздохнув, устраивается у стола, а Вальтер следит за тем, как старый герцог работает отверткой, и ему вдруг делается интересно мелькание инструмента в руках деда, то, как он ловко соединяет какие-то блестящие металлические пластинки и крючки с темным деревом ложа. Мальчика уже не удивляет, когда все это вместе делается затвором дедовой охотничьей аркебузы. Ему даже кажется, что он уже знает, как все устроено. И он представляет, как будет забивать в длинный ствол пулю, поджигать запальную трубку… Жаль только, что дедово оружие не по росту виконту. Но ведь он вырастет!
- Когда папа станет брать меня на охоту, вы позволите мне выстрелить из вашей аркебузы, дедушка? – спрашивает Вальтер, заранее волнуясь, предвкушая, как возьмет в руки это оружие, как попадет из него в оленя или в кабана. Повелитель Волн откладывает ветошь, которой стирал каплю масла с вороненых винтов и улыбается уголками губ.
- Я заранее позволяю вам это, дитя мое. Подойдите сюда. Посмотрите.
Вальтер послушно огибает огромный дедов стол и замирает, вовремя успев закрыть рот, чтобы не выглядеть глупым и маленьким. Он видел все эти черные блестящие детали, видел деревянное ложе с золотистыми пластинами, но не мог разглядеть, что на пластинах выгравированы диковинные птицы на цветущих ветвях, а курок был сделан в форме птичьего клюва. Все – изукрашено тончайшей золотой паутиной витиеватых узоров.
- Дедушка, - на пару ударов сердца затаив дыхание, все-таки решается спросить мальчик, - а вам не будет жаль?
Повелитель Волн долго смотрит в широко распахнутые детские глаза и роняет негромко – прежде чем опустить на стол аркебузу, вытереть руки и накрыть тяжелой ладонью голову виконта:
- Уже не будет, дитя мое. Уже не будет…
Тогда он не понял этих слов – как не мог их понять ребенок пяти лет от роду. Разве почувствовать сердцем тоску и тревогу. Теперь этот неистребимый мрачный отзвук близкого ухода, не внятный детскому разуму, витавший над тяжко больным и из-за этой болезни уступившим место у трона наследнику герцогом Герхардом, вспоминать было жутко и странно. Так же, как странным было это воспоминание: дед, занятый починкой оружия. Он ни дня не был в армии – после того, как завершил службу оруженосца Михаэлю Ноймаринену. Более того – внук Повелителя ни разу не видел его ни на охоте, ни пробующим новые пистолеты по бесчисленному воронью старого парка. Но запомнилось это неспешное усердие. И старинная тяжелая охотничья аркебуза в крупных сильных дедовых руках…
Герцог Придд отвернулся от окна, в которое засмотрелся – в самом деле созерцая свои мысли и воспоминания, и не различая сплетения едва покрывшихся первой нежной листвой ветвей старого ясеня. Подумать о сыновьях – и вспомнить деда. Не удивительно. Вальтер усмехнулся. Разговаривая с детьми и их менторами – когда надлежало быть строгим и справедливым - он ни раз – особенно в молодости - ловил себя на мысли, что непроизвольно стремится держаться с ними так, как это делал дед. Дед, рядом с которым прошли всего-то два или три года детства Повелителя Волн. Не как отец, нет. У отца всего было слишком под маской великолепного льдистого величия – и любви, и презрения, и гнева. Слишком – для ребенка. Вальтер помнил его унизанные перстнями сильные длинные пальцы то ласкающие его волосы, то больно дерущие загривок – как наказывают щенят. Я не доволен вами, мальчик мой. Отец не наказывал – он казнил. Желание спрятаться от его гнева равнялось опасению утратить его любовь, и наследник не сразу научился жить между этих границ – когда не стало деда, гнев которого никогда не спорил с любовью.
…- Сегодня вы будете наказаны, Вальтер. Тон, которым вы разговаривали с вашим воспитателем, недопустим.
Мальчик гневно поджимает узкие губы и мрачно глядит из подлобья на старого герцога, который говорит, даже не обернувшись на внука от своих книг. Высшая степень недовольства – нежелание видеть.
- Он отказался вести меня на башню. Он со мной спорил! – Вальтер топает ногой. Он страшно раздосадован и с трудом сдерживает слезы: сперва - несговорчивый наставник, теперь вредный дед…, - он посмел спорить со мной! Он…, - срываясь на крик.
- Помолчите, - коротко и сухо осекает Повелитель Волн, и после этого кричать мальчику уже не хочется. Он знает эти резкие негромкие нотки в голосе герцога - и уже знаком с тем, что за ними может воспоследовать.
- Воспитатель приставлен к вам для того в том числе, чтобы обуздывать ваши неразумные хотения, - глуховатый голос деда роняет слова раздельно и четко, чтобы маленький внук не пропустил ни одного. Словно вбивает их в детскую голову, - Вы же, мало того, что перечили мэтру Теодору – вы при этом еще и голосили, как рыночный торговец. Это не извинительно. Необузданность – не то качество, которое вам следует перенять у вашего отца. Он сам охотно подтвердит мои слова. Ступайте. Я не желаю видеть вас до завтрашнего вечера.
Вальтер отчаянно смотрит на старого герцога, так и не взглянувшего на внука, так и не повернувшего к нему узкое лицо в резких морщинах.
- Дедушка… Вы не возьмете меня на прогулку? – робко спрашивает мальчик.
- Нет. Ступайте…
Извинения не принимались, и как-то само собой выходило, что время, на которое Герхард Придд лишал внука своего общества, оказывалось вполне достаточно для того, чтобы разобидеться на деда, всласть себя нажалеться, вспомнить все, что случилось, подумать – и понять свою неправоту. Дед был безукоризненно справедлив и совершенно беспощаден.
Любопытно, что будут вспоминать обо мне дети Юстиниана и Валентина…
Улыбнувшись своим мыслям, герцог поднялся и отворил раму, впуская в кабинет свежий весенний ветерок. Дед любил весну. Теперь подумалось, что, пережив зиму, он полагал, что отнял себе еще один год у хвори и смерти. Дед умер поздней осенью. Вальтер, порой гадал, не горе ли этой утраты стало причиной тому, что первое его самое четкое детское воспоминание запечатлело сумрачную осень и неосознанный еще страх смерти. Страх непонятной ребенку неведомой черной бездны, в которую можно упасть и не выбраться, как случилось с крохотным братом – кружевным свертком, который был и вдруг исчез и перестал быть. И, на фоне стылой осени и темного страха четко и ярко выступала фигура высокого худого старца с тростью в руке и неспешно трусящей рядом огромной лохматой собакой.
…На прогулке дед всегда держит внука за руку. Вальтеру нравится, что его ладошка утопает в твердой и сухой руке деда. Они неспешно гуляют по парку: цветной гравий дорожек, статуи, которые скоро оденут на зиму пахучими досками, последние яркие листья кленов – уже побуревшие на траве газонов, последние хризантемы – белые и лиловые колючие шары на высоких кустах. Вальтеру они кажутся огромными. Огромна и часовня с острой ажурной крышей, ступенями уходящей вниз лестницы и низкими сводами большого подвала, который называется таинственным словом «склеп». Вальтер вежливо шаркает ножкой перед усталым каменным рыцарем, который сидит, опираясь худой рукой на большой меч:
- Здравствуйте, прадедушка Валериан.
Потом – перед спящей тонколицей женщиной – белой-белой – в красивом покрывале, которое спадает каменными складками до пола, где рассыпались каменные розы:
- Здравствуйте, прабабушка Линн.
А после – перед тонким мальчиком, свесившим руку с тяжелого каменного постамента:
- Здравствуйте, дедушка Александр.
Это так странно, что у дедушки молодой старший брат. И странно, что его уже нет.
Дед не прерывает этих приветствий. Он идет следом, думая о своем. Потом опускает тяжелую руку на темноволосую голову Вальтера, учтиво снявшего шляпу перед каменными предками.
- Скоро вы будете также здороваться и со мной, Вальтер, - роняет герцог. Мальчик слышит в его голосе печальную усмешку, и, почему-то, именно она вдруг пугает его – до стылого ночного ужаса, до кошмара в темном пустом зале, куда Вальтера запирают в наказание. Кажется, что сейчас, обернувшись, он увидит не живого деда, а каменную статую, рука которой также будет лежать на его волосах, прижимая его к каменным плитам пола.
- Дедушка, - судорожно сглотнув, Вальтер берет деда за руку. Он боится огорчить поспешным бегством каменных предков – но оставить среди них деда он боится в сорок раз больше, - дедушка, пожалуйста, давайте уйдем. Пожалуйста, дедушка. Я не хочу приходить к вам сюда. Я лучше буду приходить к вам в кабинет или спальню, если вы захвораете – часто-часто. Я не оставлю вас здесь!
- Оставите, милый мой мальчик, - старик, склонившись, целует внука в лоб и холодный со страху кончик носа, - в свое время.
И тогда Вальтер не выдерживает и плачет - стараясь не всхлипывать, и торопливо стирая со щек слезы:
- Я не хочу этого времени!
- И я не хочу, милый.
Дед умер через год, и вслед за хозяином умер его волкодав. Отец и мать уехали вскоре после похорон – их ждал королевский двор. Вальтер остался один – и эта первая зима одиночества в Васспарде запечатлелась в его памяти бесконечной тоской, которую не скрашивали ни письма родителей, ни присылаемые ими подарки: игрушки и книги. Он много плакал, наотрез отказывался ходить в склеп с ментором и даже с отцом пошел единственно из страха его раздосадовать или огорчить. Долго подспудно боясь увидеть там того, живого деда, ставшего узником тяжелых каменных сводов, неяркого света ажурных светильников на стенах – не смеющего покинуть каменных родителей и брата…
…За окном радостно защебетала птица, вырывая герцога из его воспоминаний.
Повелитель Волн усмехнулся уголками губ и щелкнул пальцами. На звук из-под кресла выбрался, неспешно подошел и подставил под хозяйскую руку большелобую голову лохматый серый волкодав. Юстиниан не ладит с отцовскими псами – умные собаки не трогают подростка. Юстиниан похож на отца. На Амадеуса – уточняет про себя Вальтер. Вероятно… Он улыбается, перебирая пальцами густую собачью шерсть. Юстин таков, каков он есть – это дедов норов и ум, дедов порыв, дедовы насмешки и дедов гнев. Герцог беззлобно отталкивает мокрый черный нос пса, вздумавшего облизать ему руки. Вероятно, у Юстина будет сын – задумчивый мальчик – без яростных лиловых всполохов в глазах, без с трудом оборимых менторами каприз. Очень настойчивый мальчик. Похожий на деда. Вальтер улыбнулся, поняв, что думает сейчас не о себе.
Похожий на моего деда – снова исправил он себя.
И на меня.
Как теперь Валентин.
Рис. Ystya