Вбоквелл к "Чужому берегу"
читать дальше
Ну люблю я ехидно поржать, чо) А эта история сейчас одна из моих любимых)))) Тот самый фик, который мне хотелось написать с момента пребывания в фандоме)
ВМФ, Кальдмеер, Хохвенде, БеМе, Хосс, за кадром Понси и НМП. ДЖЕН.
***
Поэт был великолепен в своем бесстрашии. Он бросал вызов сразу всем дриксенским захватчикам, проклинал их, и был твердо уверен в том, что подлые вариты его, певца свободы Марагоны и величия Талига, казнят на рассвете.
«И не увидит следующий день
Подрубленный клинком варита, словно пень!»
На этих словах под интендантом Ланцом не выдержал табурет, и тучный генерал рухнул на пол штаба, хохоча громче всех. Его кинулись поднимать, кто-то из офицеров, багровый от хохота, не удержавшись, упал рядом с поверженным интендантом на колени, и смеющийся Хохвенде заметил, что стихи агмов куда убийственней варитских клинков. Это вызвало новый взрыв веселья, остановиться уже никто не мог – слишком долгий и напряженный период предшествовал этому смеху. Молодежь хохотала, не таясь, генералы, адмирал цур зее и вице-адмирал еще пытались сдерживаться, но когда севший с чужой помощью на полу Ланц, потрясая зажатой в кулаке ножкой табурета, сообщил, что если он узнает, кто-то за глаза посмеет назвать его подрубленным пнем, то жестоко отомстит собственным варитским клинком, сдались и они.
У Бермессера от смеха саднило горло, он редко смеялся столь неприличным образом: в полный голос, до слез. Хохвенде уткнулся в скрещенные руки, и вздрагивал плечами, пряча лицо от подчиненных, Кальдмеер пил воду, поднесенную смешливо фыркающим Зеппом, по общему мнению, стихи идущего на смерть поэта были сразу и прекрасны и ужасны.
Кто-то то и дело вспоминал вслух наиболее понравившиеся выражения, кто-то смаковал вирши, переписывая их для себя, кто-то изнеможенно хохотал, уже икая и не умея остановиться. Кончилось тем, что Хохвенде, у которого болело от смеха под ребрами, послал за лекарем. Тот немедленно успокоил всех страждущих настойкой кошачьего корня, а едва дышащему Ланцу накапал в ложку еще какой-то тинктуры, и велел немедленно лечь и какое-то время не двигаться.
Смех еще долго звучал в штабе. То и дело припоминались отдельные фразы, их то так, то этак переводили на дриксен, и хотя многим смех причинял уже неудобства и даже боль, пережить происходящее с истинно варитской невозмутимостью было невозможно.
Несмотря на то, что поэт и между строк и собственно в них ждал и чуть ли не жаждал, кары своему таланту и свободомыслию, «кровожадные вариты» постановили этого офицера армии Талига не трогать, лелея надежду получить от несостоявшегося мученика еще какой-нибудь шедевр.
- О, еще стихи! – Искренне обрадовался Хосс, заглянувший через плечо вернувшегося к бумагам Хохвенде.
- Да… - Генерал передал исписанный красивым почерком лист одному из своих адъютантов, - но совершенно иные. И, увы, боюсь, этот поэт так же не любит сонетов. Галантный слог становится достоянием прошлого, как жаль. Но все же прочите вслух, Генрих.
Стихотворение и впрямь оказалось совершенно другим, чем предыдущее. Сперва в нем воспевалась красота Марагоны и трудолюбие населявшего эти земли мирного народа, но несколько приторная идиллия, столь милая сердцу каждого дриксенца длилась недолго.
«Талиг взалкал земель, рабов и власти,
Взять Марагону Ворона послал
Сей бог войны принес в страну несчастье,
В крови купался, пленных убивал»
- Лично я не осуждаю, - Хосс был полон симпатии к купавшемуся в крови марагонцев герцогу Алве, - вчера в меня из арбалета какой-то щенок выстрелил, болт рядом с ухом свистнул.
- Почему не доложил?! А ты с ним что сделал? – Строго спросил Хохвенде, не далее, как третьего дня соловьем разливающийся на тему «помните, господа, что теперь это подданные Дриксен!!!».
- А что я… Доложить забыл, прости, - Хосс фыркнул, вспомнил побелевшие лица женщин, силой удерживающих забившуюся в слезах мать отчаянного мальца, и собственную злость от дурости поступка маленького мстителя, - отобрал арбалет, и велел матери этого юнца лучше следить за своим чадом.
Бермессер, лично присутствовавший при вчерашнем инциденте, поджал губы. Если бы мальчишка выстрелил в него, Хосс без малейшего сожаления перевешал бы не только сопляка и его семейство, но и всех зевак. А уж если бы щенок в Вернера бы попал…
Но стреляли в Хосса, а капитан «Верной звезды» не любил трагедий, и выражая свое недовольство случившимся, он, подлец, перенял выражение лица Кальдмеера, в момент, когда тот распекал подчиненных – мудрое, всепрощающее, полное горькой печали по поводу несовершенства людей вообще, и конкретно этих, в частности. Вернер было собрался возмутиться подражательством беспородному выскочке в адмиральской перевязи, но не успел, заметив, как приняли столпившиеся люди реакцию на произошедшее Хосса. Вице-адмирал увидел не только облегчение и благодарность, но и вину на некоторых лицах.
Бермессеру хотелось бы производить такое впечатление на простых людей, но даже хотя бы копировать Ледяного Олафа было выше его душевных сил.
«…- Коленопреклоненной Марагоне
Лик завязали черно-белой тряпкой,
Казнили всех Олларам непокорных,
Кто выжил – вспоминали то с оглядкой»
- Сурово, - прокомментировал Бермессер. Более всего в этой ситуации вице-адмирала радовало выражение лица Кальдмеера – Олаф словно горький цитрон разжевал, попутно обнаружив в нем червя. Отвращение и гадливость Оружейник скрыть не сумел, зато остальные дриксенцы – кто с откровенным удовольствием (как Хосс), а кто с насмешливой улыбочкой (этих было большинство) внимали читающему вирши неизвестного поэта Генриху.
«Но день настал, когда Талиг отпрянул
От взмахов лебединой стаи крыл»
- Не знаю, кто это, но он заслужил награду, - безапелляционно сообщил Хосс собравшимся, - нас тут как только не называли, но вот лебединой стаей впервые на моей памяти.
- У него несколько хромает слог, - заметил Хохвенде, - но если взять поэта в Эйнрехт, подучить, да намазать ему хлеб маслом погуще… Думаю, он со временем превзойдет Дидериха.
- Нам нужны такие люди, - несколько растерянно подтвердил Бермессер. Нет, его смутили не слова стихотворения, он и сам мог угодничать не хуже, особенно в присутствии Его Величества и Его Высочества, но Вернер ощущал некоторую неловкость из-за того, что поэт был марагонцем. Все же восхвалять своих врагов, тех, кто попрал твою свободу, стал причиной гибели твоих соотечественников, да еще и столь изощренно перевирая историю, на вкус Бермессера было несколько чересчур.
Хотя, следовало признать, что когда-то марагонцы вряд ли и Ворону обрадовались на момент присоединения Марагоны к Талигу. Всегда найдется тот, кто останется в проигрыше и затаит зло. Счастье Дриксен в том, что вот такой затаивший может оказаться весьма полезным кесарии человеком.
«Омытым кровью, горьким, долгожданным
Спасенья день для Марагоны был!»
- Право слово, знавал я вирши и поровнее, но смысл от меня ускользал, - заметил отдышавшийся Ланц, - а тут все просто и понятно, даже моя внучка разберет, что к чему.
- Вы бы полежали пока что молча, - мягко заметил лекарь, поднося к губам Ланца ложку, и генерал-интендант послушно проглотив тинктуру, опустился на подушки с бергерской вышивкой и прикрыл глаза.
Четыре последующие строфы, беззастенчиво воспевающие захватчиков, заставили оных покраснеть, смутился даже непрошибаемый Хосс.
- Вобщем так, - подвел итог спустя несколько минут потрясенной тишины Хохвенде, - поэта следует найти, и наградить его малым лебедем за помощь во взятии Хексберг…
- Это с чего же? – Сквозь зубы спросил Кальдмеер.
- С того, что ему надо отрезать пути к отступлению, - вежливо разъяснил Хохвенде, - он нам нужен, он талантлив, пусть пишет в Эйнрехте о страданиях Марагоны под пятой Талига и лично Ворона, в столицу отправим его при первой возможности, о родине лучше всего пишется издалека. Таланты следует развивать и приумножать. Вдвойне ценен талант из среды врага, переметнувшийся под… кхм… крылья нашей стаи, скажем так. Это сильные крылья, все верно, теперь надо всем показать, что они еще и щедрые. Не исключено, что наше дарование окажется первым из многих.
- Прошу меня простить, - Кальдмеер поднялся со своего места, и Зепп торопливо накинул на плечи адмирала цур зее меховой плащ, - потеряно много времени, а дела не ждут.
Стремительно, словно пол штаба жег ему ноги через подошвы сапог, провожаемый взглядами Олаф вышел.
Хосс усмехнулся, а Бермессер, безуспешно пытаясь спрятать торжество, уселся поудобнее. Его собственный адъютант принес ему в чашечке дриксенского фарфора шадди – сваренный в собственной посуде без участия вражеских рук. Как же Оружейник ошибся, невольно, от отвращения к подхалиму, поставив себя выше остальных. «Вот такие нечаянные оскорбления куда хуже намеренных, - размышлял Вернер. Все же, не все следует у него перенимать, совершенно не все. Мало кто любит таких чистоплюев, разве что кроме низов общества. Там Кальдмееру самое место».
- Мы все понимаем чувства покинувшего нас господина адмирала цур зее, - негромко заметил Хохвенде, - но долг прежде всего, господа. Генерал Ланц верно подметил – эти строки поймет и ребенок. Их следует распространить, сохранить, по возможности снабдить пояснительными картинками, и использовать менторами для воспитания отрочества. Тогда они принесут куда большие плоды, чем самая кристальная честность самых правдивых людей.
Нам нужен этот результат, господа. Мы здесь надолго.