читать дальше
Отблески мира.
С тем, что Хексберг три весны назад стал территорией Дриксен, всем пришлось смириться. Придд наверняка был против, но молча принял то, что оставшиеся при них земли вплотную граничат с исконным врагом.
Теперь, перед Изломом, в Хексберг собрались те, кто имел право заключать перемирие, без которого почти все государства ожидали голод и бунт. Законность новых правителей вымотанные опустошительными войнами народы уже давно не оспаривали. В такое время бремя власти было уже не пустым звуком, а именно, нелегкой ношей. Когда тянули жребий – в каменистом поле, на неплодородных, в соленой корке землях, (и пришлось потрудиться, чтоб найти не втянутую в войны племя из степных, едва понимавших, что хотят от них страшные вооруженные чужаки) – не было менее желанного для заключения соглашений места, чем Хексберг.
Тем не менее, когда жребий свершился, никто не стал его оспаривать. Дриксенский регент и правитель Гаунау, Хохвенде, равнодушно пожал плечами.
- Если бы не мориски, я бы предпочел Агарис…
Проэмперадор Талига Лионель Савиньяк остро взглянул на рыжеватого (впрочем, последние годы добавили в медовые кудри северянина седины) недруга – к словам этого выскочки с некоторых пор стали прислушиваться.
- Было бы проще решить все здесь и сейчас, - проговорил дребезжащим голоском укутанный мехами по самые глаза пожилой правитель Флавиона, - но люди сами себе установили законы, все должно быть запротоколировано для последующих поколений, соответствующие акты скрепят мир печатями…
Представителей из числа морисков, как и отложившейся Кэналлоа, на жеребьевку не пригласили, но Лионель мысленно себе заметил обдумать упоминание морисков дриксенским Леворукий-бы-его-побрал-песцом.
Не раз и не два Савиньяк честно пытался подобрать ёмкое прозвище этому недокесарю, но Хохвенде слишком раздражал, чтобы сочетать по его адресу остроумие и объективность. Правители Талига, Дриксен, Гаунау, Гайифы, Кагеты, Фельпа и Бордона, направились прямо в Хексберг. Хохвенде выслал вперед двух гонцов – как он объяснил, для обеспечения достойной встречи. Со времен смены правителя Гаунау Савиньяк искренне скорбел по Хайнриху, его преемник, увы, был далеко не таким простым и искренним врагом, как старый король. А старый медведь так мечтал видеть Лионеля родичем… Лионелю подумалось о том, что мало радости ему было бы брать из-под Фридриха эту Кримхильде. Уже потом, в Хексберг, Савиньяк удивился тому, что супруга Хохвенде прибыла к мужу, а дрикс этому искренне обрадовался. Вдруг подумалось: было бы неплохо, если бы и Лионеля кто-то встречал вот так, с сердечной радостью. Не его вина, что законную супругу отныне приходится держать в башне замурованную за решетками без двери. Но Лионель не хотел, чтоб с его единственным теперь сыном случилось то, что Мэллит сделала с маленькой Летти.
В Хексберг все было достойно. Никто из горожан не плюнул под ноги коню Лионеля и здесь был Эпинэ, которого по случаю мира Хохвенде пообещал освободить из плена. Робер был очень приятным подданным, его восторга при виде персоны Проэмперадора, Савиньяку, вобщем, хватило.
Из всех мест в Хексберг Лионель сразу же предпочел находящуюся рядом со своей гостиницей харчевню «Шляпа Бродяги». Ещё до войны её держали выходцы из Дриксен, обосновавшиеся в Хексберг, их Лионелю не так неприятно было видеть, как прочих хексбергцев, кроме того, хозяин был особенно предупредителен к желаниям своего знаменитого гостя и будучи человеком истинно добродушным и жизнерадостным, весьма располагал к себе. Только иногда, особенно при ярком свете, отчего-то казался Лионелю смутно знакомым.
Сегодня, по дриксенскому обычаю, здесь возились с отличной сосной, устанавливая ее и украшая. Наблюдать это было забавно, мир же должны были заключить через два дня в самый Излом, над текущей водой.
За столом Лионель предпочитал сидеть в одиночестве, хозяева «Шляпы» это знали и обеспечили своему легендарному гостю весь возможный комфорт, устроив его так, что обзор для Савиньяка был идеальным, а его место не бросалось в глаза входящим посетителям.
В харчевню вошли в сопровождении молодого дриксенского теньента, две женщины – одна, явно служанка, несла небольшой сундучок, она сразу приняла на руки плащ своей госпожи, поднялась с хозяйкой харчевни наверх и осталась там. Вторая женщина снимая перчатки, заткнула их за пояс дорожного платья и подошла к нарядному дереву, явно наслаждаясь его видом и лесным ароматом.
Скорее всего она была старше Лионеля и совершенно точно – богатой дриксенкой. Плащ, в котором она приехала, был темно-синего цвета с коричневым и расшит мехом и серебром, а платье хоть и дорожное, было непрактичного цвета тающего льда. То ли зеленое, то ли голубое, то ли серое, маркое, переливчатое и очень светлое. Под цвет ее глаз. Гостья полюбовалась размещенной на свободной стене причудой хозяев: шляпами всех видов и фасонов, старинными и модными, мужскими и женскими, в перьях и шелковых цветах и с меховой опушкой, но не задержала взгляд ни на одной. Юноша принес ей чашечку шадди, сам пил белое вино, причем не подогретое, хотя в этом заведении подавали два вида подогретых вин и Лионель, удивляясь себе, отдавал предпочтение белому с сушеными фруктами и зимними яблоками и ягодами. Специй в нем было совсем немного, это было вкусно и не туманило рассудка. До Савиньяка долетала негромкая чужая речь, дриксен он знал в совершенстве.
- Я хочу знать, где твой брат, - эта женщина не казалась нервной, но она боялась настолько, что не скрывала этого. Несмотря на гайифские маскирующие мази, было заметно, что она недосыпает. Как со сном было у Арлетты, когда она ждала вестей о сыновьях? Лионель тогда не приглядывался к матери, а сейчас вот, подумалось. Юный собеседник дриксенки сперва показался Лионелю таким же остолопом, какими были в его лета братья Савиньяки.
- Мама, милая, с ним все хорошо. Он не успел вернуться до зимы. Встречает Излом с командой своего дяди, ты же видела письма, я ему даже завидую. Регент тоже хотел с тобой поговорить, он твой добрый друг, он бы сказал, если бы что-то случилось. – Юноша по виду был самым обыкновенным – русые волосы, темно-серые или синие – пасмурного оттенка глаза и свежий румянец. Лионель отметил спокойную уверенность мальчика, редкую у таких юных. Мать он, кажется, любил.
- Стыдись, сын мой. - Женщина сказала это почти без интонации, но молодой человек замер. Потом сказал:
- Мама, даю слово, они живы и не в плену. Но это все, что я могу пока что тебе сказать. Извини, мне сейчас следует вернуться к своим обязанностям.
- Иди.
Женщина осталась одна, а Лионель думал… Она знает Хохвенде и не верит ему. Значит, умная. Пропавший корабль с командой? Её не стали печалить грустными известиями? Ах, если бы Альмейда не поддержал нового правителя Кэналлоа! Лионель знал, что отчасти сам виноват в произошедшем. Какое-то время он был уверен, что Рокэ Алва вернулся. Говорил с ним, видел друга и слышал его приказы. Лишь несколько месяцев спустя медик ему объяснил, что это был морок, навеянный болезнью головы. Контузией, либо иной хворью, спутывающей сознание. Впрочем, теперь болели многие, когда-то смертельная серая хворь уступила иной, той, от которой в конце-концов погибла Селина Арамона и брат ее Герард… Медик узнал, что Мэллит была близкой подругой Селины и супругой Савиньяка и помрачнел. Лионелю позже доложили, что лекарь после посещения Проэмперадора Талига сжег с себя все, оставил свой дом, выехал в Кадану. Не доехал, конечно.
Краем глаза Лионель увидел своего порученца. Мальчик поднял оброненную женщиной перчатку и подал ей. Та благодарила, очень тепло. Потом посоветовала ему провести время до Излома именно в этом заведении.
- Чудный северный обычай до праздника успеть сплести фигурку, которая должна определить время до следующего Излома, сохранился здесь. Всем дают сено и ленты на выбор. Надо сплести талисман и повесить его на это дерево. Постарайтесь обвязать его белой и красной лентами, вы молоды, вам это принесет счастье в любви…
- Вы так интересно рассказываете, что позволю себе напроситься в вашу беседу. Сударыня, позвольте представиться, - Лионель обнаружил себя стоящим рядом с ними.
- Лионель Савиньяк, - сказали они с незнакомкой вместе и он даже улыбнулся.
- Ну вот, вы меня знаете, - Лионель ощутил в груди тепло приязни и мельком подумал, что стареет, - Это приятно, но и мне бы хотелось в вами познакомиться.
- Дагмар Хосс, - Женщина присела в изящном реверансе: - Я оставила себе имя девичества, раз уж я дважды вдова и регент Дриксен мой старый знакомый. Имена моих покойных мужей носят мои сыновья.
Знакомый - не друг – отметил Лионель.
- Вы так рекомендовали это место, что мне не хочется идти в свою гостиницу, - улыбнулся Савиньяк, - там скучные условности и вежливые разговоры, содержание которых и не вспомнить.
Ледяные глаза женщины сощурились, скрывшись под ресницами, у губ легла жесткая складка и исчезла, согнанная обворожительной, но полной яда, улыбкой. На какое-то мгновение Савиньяк почти воочию увидел перед собой матушку.
- В таком случае позвольте спросить вас о судьбе Шарлотты Фельсенбург, - подняла на собеседника глаза Дагмар: - Мы враждовали, знаете ли. Потом ее старший сын потерял голову из-за Селины Арамоны – женщина обворожительно улыбнулась: - сперва фигурально выражаясь, а потом и в буквальном смысле.
Савиньяк наконец-то вспомнил как дышать, и подумал, что в пустой вежливой болтовне есть своя прелесть. Дриксенская змея словно лезвием по незаживающей ране прошлась.
- Последнее, что мы слышали о герцогине, это то, что она с некоторыми верными ей людьми покинув Дриксен, организовала на вас покушение, но погиб ваш брат… вы были ранены, герцогиня и ее помощники были схвачены, - Очень светлые глаза женщины были исполнены тьмы, как сказала бы Мэллит, когда ещё могла говорить связно. Дагмар всем своим видом давала понять, как лестно ей находиться рядом с Савиньяком, но каждым словом, словно бичом секла его душу. - Разумеется, своим поступком, Шарлотта Фельсенбург утратила право на заступничество кесаря или регента Дриксен. И вроде бы их казнили в Талиге без суда и следствия… Я где-то ошиблась?
Она обернулась к оледеневшему порученцу Савиняка – Могу я просить вас о шадди для нас всех? Здесь подают и с ореховым вареньем, особенный, его даже я пью, хоть и не жалую сладкий шадди.
Тот поднял глаза на Лионеля и отошел к столу, за которым распоряжался хозяин харчевни.
- Нет, вы не ошиблись, - наконец выговорил Лионель. Отчего-то ему стало страшно. Слишком умная, не по-женски жестокая, не догадалась бы она, как взволновало его это покушение. Чудовищная скорбь при виде гибели Эмиля, страх от того, что сам прошел по краю, боль от ран и эта немолодая красавица с узким ножом в холеной руке, бросившаяся на Лионеля, словно безумная. Самый момент опасности, боль потери, исступленные голубые глаза северянки, жаждущей его крови, всё это свело с ума. Ему хотелось исцеловать ее, всю в остывающей крови Эмиля, там же взять, сдавить ей руки так, чтоб она шестнадцать дней ничего не смогла в них удержать. Безумие. Гибельное вожделение, занявшее его разум, и стоившее ему нескольких серьезных поражений в войне.
Он отлеживался после казни, раз за разом повторяя себе, что надо все забыть. Но потрясающие своей кошмарностью сны заставляли изнемогать и только успокаивающие тинктуры лекарей поставили Савиньяка на ноги.
- Вы видели казнь? – Спросила его эта женщина, даже не пытаясь скрыть свой интерес.
- Видел, - глухо проронил Савиньяк.
- Она была хороша до конца, или…?
- Или. – Ему казалось, что вернулась глоточная хворь из детства, когда слова едва проходят наружу со свистом и сипом, убивая дыхание.
- Чудесно, - Дагмар улыбалась, - А знаете, после того, как прошел слух о казни, мы с ней породнились. Мой старший брат взял за себя ее дочку. Милейшая девочка, как раз для Эварда. У меня уже есть маленький племянник и он само очарование. Вам на сегодня довольно небанальных бесед? У меня есть некоторый запас тем…
- Ваш шадди готов, - щелкнул каблуками порученец.
Потом они пили шадди, и Савиньяк приходил в себя. Дагмар попробовала десертный напиток, поморщилась и отказавшись от орехового шадди, всё же попросила несладкий.
- Как моя жизнь, - усмехнулась она, отсалютовав Лионелю чашечкой.
В харчевню заглянул ее сын, оторопел, увидев компанию, в которой находилась его матушка, юноша был представлен Савиньяку и сразу же поспешил убраться восвояси.
- Славный парень, - невесело сказала мать, - За него мне не так страшно… Везде свой, как дядюшка Амадеус.
Можно было бы углубить тему, но Лионель промолчал.
- Так как насчет любопытных бесед? – В молодости она верно была ослепительно хороша, подумалось Савиньяку.
- Не представляю, чем вы сможете меня потрясти сильнее того, что мы уже обсудили, - честно сказал Лионель.
- Пойдемте со мной, - Дагмар отодвинула чашечку, повела Савиньяка за собой. Порученца Лионель оставил в харчевне. Заснеженная улочка, дощатые настилы посыпаны песком, без наледи, все так пристойно и по-дриксенски. Среди светловолосых крупных детишек то и дело мелькали смуглые черноглазые малыши. Память о флоте Альмейды и Вальдеса шумела и бегала наперегонки. Дети играли дружно, галдели одинаково громко, но Дагмар процедила сквозь зубы что-то про невозможных шумных южан, Савиньяк усмехнулся, проходя за ней по светлым доскам.
- Кого бы вы не узнали – не подавайте виду, - негромко сказала она и Лионелю стало интересно. Она не флиртовала и вела себя, как вел бы себя он сам – ранил, оттолкнул – и притянул, порадовав или удивив. Качели в Сэ были огромными, расписными рябиновыми ягодами, на них захватывало дух, Лионель обожал эту забаву. Любят ли качели в Дриксен?
Один из домиков, под черепичной крышей, казался каким-то особенно добротным и уютным. Во дворе хлопотала, пытаясь загнать в курятник птиц, немолодая женщина, ей помогал подросток. Птицы были любопытными, таких разводят не для пропитания, а из прихоти. Расписные невероятных расцветок петушки, какие-то особенно пушистые и округлые курочки. Две птички затеяли свару, потешно поднимая мохнатые лапы гонялись друг за другом. Женщина рассмеялась, обняла мальчика за плечи, и Лионель узнал Ангелику Придд. Она постарела, пополнела, но странным образом выглядела куда лучше, чем когда была в свите Катарины. Счастливее, несмотря на непослушную седую прядь, выбившуюся из-под бергерского женского головного убора.
- Это один из сыновей – шепнула Дагмар. – Они забрали обоих младших мальчиков, когда покидали Олларию. Говорят, вместо юных Приддов выдают детей слуг.
- Они? – Лионель был поражен. Он еще не осмыслил происходящее и не знал, для чего может пригодиться это знание, но поворот судьбы этих людей был слишком крут!
- А вот на крыльцо вышел Вальтер Придд. Смотрите, даже в одежде мещанина его трудно не узнать. Теперь ему нужна трость не только для импозантности, подагра замучила.
- Как интересно… - протянул Лионель, - и Дриксен их тайно укрывает.
- Вы несправедливы! Когда взяли Хексберг, господа Вундерзее уже жили здесь и пользовались славой добропорядочных граждан!
Под ироничным взглядом Савиньяка она лукаво улыбнулась:
- Но теперь, конечно да, Дриксен их укрывает, опекает ну и… мммм… ждет своего часа, чтоб использовать в своих интересах.
Дольше стоять там было небезопасно, ни Савиньяк, ни его спутница не желали быть замеченными и тихо ступая по свежему снегу там, где помосты не были укрыты от него навесами, ушли обратно в харчевню. Там уже вовсю шли приготовления к старинному обряду. Пользующийся относительной свободой передвижения Эпинэ сидел за столом в центре зала и с удовольствием пил подогретое красное вино со специями, он радостно встал навстречу Савиньяку.
Выбитый из колеи Лионель поздоровался с Робером более сдержанно, чем собирался, представил ему Дагмар, а подкравшийся хозяин предложил дорогим гостям сесть за стол и сплести себе везение из чудесной соломки, заготовленной специально к этому празднику.
При хорошо освещенной зале лицо хозяина снова показалось Лионелю знакомым, и в свете множества свечей и последних событий он с удвоенным подозрением впился взглядом в чужие черты.
- Вы бывали в Талиге, кроме Хексберг? – Спросил Савиньяк, когда хозяин поставил перед ним персональный ящичек со светлой соломой и несколькими цветными лентами.
- Не имел такого счастья, - с искренним сожалением ответил тот. И вдруг засиял: - Но мой единоутробный старший брат Август всю жизнь прожил в Олларии. Он занимал большую должность, был важной птицей, я не смел поддерживать с ним отношения. Не так давно Августа не стало, он как и я, был похож на нашу матушку.
Эту новость Лионель принял с некоторым юмором и несвойственным ему фатализмом. Было забавно видеть ехидное выражение лица Дагмар, наблюдающей за диалогом. Эпинэ на все это внимания не обратил, он слушал наставления хозяйки харчевни относительно предстоящей работы. Выбрав подходящий пучок соломы, добрая женщина показывала пример работы над нужной фигуркой. Выразив сочувствие родственнику в его утрате, Ли узнал как зовут брата Штанцлера – Отто и с этого мгновения звал его только по имени, чему хозяин гостиницы был бесконечно рад.
Через какое-то время все увлеклись плетением. Подошли еще гости, скоро все столы были заняты, сын Дагмар не подсел к матушке, остался с пожилым дриксом в генеральской перевязи на интенданском мундире за столом, причем генерал увлеченно выплетал затейливую вязь, собирая все в ажурную башню, а юноша поглядывал на мать, небрежно сплетая из своей соломы весьма узнаваемого зайца. Поодаль, один из молодых Приддов, копия Валентина, только юный и улыбчивый, тоже плел из соломы, переговариваясь с сыном хозяев харчевни. Дагмар первой окончила работу, ее двухголовый лебедь был прекрасен странной красотой, было заметно, что его женщина плетет не впервые. Кто-то из посетителей принес и повесил на лапку сосны женскую фигурку. То и дело хихикая и закрывая лицо, девица с пунцовыми щеками повесила на самый кончик лапки крупное сердце. Глянула на Эпинэ и выбежала из харчевни, алея, словно мак. А вот Робер её не заметил, возился долго, его угловатая лошадка была украшена цветными лентами самых ярких тонов. - Скорее это лось, - виновато сказал он, пытаясь устойчиво поставить лошадку на столе.
- По-моему, прелесть, что за лошадь, - твердо сказала хозяйка, помогая закрепить на игрушке шнурок для подвеса.
Лионель подошел к сосне последним. Его олень не нуждался в оценках. Впервые взявшись за плетение, граф Савиньяк проявил незаурядную сноровку и прелестный олень, распластавшийся в прыжке был идеальным.
Он отступил и полюбовался блестящей в огоньках свечей соломенной фигуркой. Увидел притаившегося в ветвях соломенного же спрута. Потом обернулся. Возле Дагмар стоял сын и говорил что-то буквально одними губами. Та, белая, как мел, слушала, её щеки понемногу розовели, потом женщина кивнула и их беседа обрела звук.
- Я остаюсь в Хексберг. И на первом же корабле…
- Мама, я сам буду на этом корабле. И прекрасно тебя устрою. Я все уже сговорил.
Дагмар обняла сына, тот почтительно ответил на объятия и поцеловал ей руку.
- Регент меня отравит, если узнает, что я тебе рассказал.
- Я знаю. Дорогой мой...
- Если ты передумаешь, ничего страшного. Я знаю, что тебе не по сердцу те места и такие люди.
- Я не передумаю, - женщина криво усмехнулась, - Хотя бы чтобы побить твоего дядю и устроить грандиозный скандал любезному другу Вернеру.
- А что ты сделаешь с моим братом? – Лионель желал бы услышать ревность в его голосе, но её не было. Наверное, этот мальчик любит своего брата так же сильно, как он любил Эмиля.
- Надеру ему уши, - сурово сказала мать. Сын бережно коснулся губами её волос цвета лунного света.
- Смотрите! – позвал кто-то, отдергивая занавеску. Большое и старательно вымытое окно не скрывало всей красоты происходящего.
На темном небе разлились полосы голубого и лилового сияния, отливающего по краям зеленым. Савиньяку вспомнилась шея голубя, тоже блестящая и в таких же цветах.
- Предвещает мир! – Взволнованно сказал Эпинэ.
- Да услышит вас Создатель! – Дрогнувшим голосом, полным надежды, отозвался хозяин и осенил себя знаком.
Все благоговейно смотрели на радужную ленту, дрожащую на небе.
Савиньяк взглянул на Дагмар и поразился. Лицо женщины было жестким, она тоже смотрела на цветные сполохи, но явно не связывала их с предзнаменованиями. Мысли Лионеля о том, что она по весне поедет к блудному сыну в Ардорану или Рупергхафен, вдруг сменились невероятными предположениями о том, что теплые дни ей придется встречать в мятежной Кэналлоа. Лионель усмехнулся. Отложившись от Талига кэналлийцы скоро примкнут к морискам. Ну не к дриксам же. Разве что те попробуют развязать завоевательную войну, понадеявшись на то, что Талиг не придет вероломным южанам на подмогу. Савиньяк вдруг подумал о вещах, которые он не в силах изменить и контролировать. Будет то, что будет. В талантах и аппетитах Хохвенде он не сомневался. В том, что им ещё придется сойтись в битве – тоже. К лету конечно же будут потрясающие новости, волнения и заботы, но прежде всего Талиг.
И мир. Который они заключат завтра над бегущей водой и их должны услышать.
К о н е ц